Сергей Кузнецов: Что ты скажешь о преподавании литературы в современной школе?

Александр Гаврилов: Для меня в последнее время с каждым годом все очевиднее, что close reading, внимательное медленное чтение — это тот навык, который, к сожалению, традиционное школьное образование не дает ребенку, потому что примерно от того момента, как ребенок овладевает грамотой, традиционное образование стремится заставить его читать все быстрее и быстрее — в младших классах школы на это работают замеры скорости чтения, в средней школе — довольно значительные объемы начитывания, которые приходятся на каждый год. Например, на предвыпускной класс российской школы приходится «Война и мир» целиком, «Преступление и наказание», два-три романа Тургенева по выбору и вкусу, теперь туда, слава богу, вернулся Лесков, вернулся Гончаров. Если кто-нибудь из людей более взрослого возраста читает по «Войне и миру» ежегодно, я буду очень рад пообщаться с этими людьми.

С. К.: Ты сейчас общаешься с одним из таких людей.

А. Г. (отмахивается): Нет, с тобой все понятно. Короче, мне кажется, что это подход, у которого, безусловно, есть своя прагматика (мы сейчас не будем на ней очень подробно останавливаться), но при этом абсолютное большинство людей — и я говорю сейчас не только о школьниках — благодаря этому оказываются вытолкнуты из области медленного, внимательного, вдумчивого чтения, где есть место анализу каждого слова и каждого поворота авторской мысли. Вместо этого люди приучаются к быстрому чтению, к тому, что по-английски называется skimming — так сказать, собирание сливок; к тому, что человек движется очень крупными блоками через текст, просматривая ключевые слова, и если текст не заставляет его ужасаться и понимать, что он уже потерял всякое понимание, то между ключевыми словами все легко заполняется догадками. Это и есть тот способ скоростного чтения, который, безусловно, важен, если мы хотим ознакомиться с какими-то не очень важными книгами, но он не заменяет медленного, глубокого чтения, которому очень трудно учиться заново после того, как ты научился вот этому быстрому чтению.

И то, чем мы собираемся заниматься в этом году в Сербии — это как раз то самое медленное чтение, то, что в английской терминологии называется close reading — мне это нравится даже еще больше, чем медленное, потому что русское выражение «медленное чтение» — оно означает, что просто человек читает медленно, может, он просто тормоз или просто ни черта не понимает. А close reading — мне нравится, что здесь появляется именно такой момент вглядывания, интимности и предельной сосредоточенности, когда мы разглядываем какую-то картинку так, что она заслоняет весь остальной мир, что мы не отвлекаемся от нее — вот в этот момент мы рассматриваем ее близко и детально. Этот тип чтения удобнее всего практиковать на поэтических текстах, во-первых, потому что они короче, конечно, потому что медленное чтение — медленное, и если мы возьмемся медленно читать «Капитал» Карла Маркса, или «Войну и мир», или Пруста, то мы потратим на это годы… Это хорошая, вполне решаемая задача, но не для летнего детского лагеря, конечно.

Так вот, во-первых, поэтические произведения короче, а во-вторых, одно из главных достоинств поэтических произведений — это то, что слова стиснуты в строчках, то, что Тынянов называл «единством и теснотой стихового ряда». То, от чего слова начинают взаимодействовать друг с другом особенно ярко, особенно полно, часто парадоксально, взаимодействовать на звуковом уровне так же, как и на смысловом уровне. И странным образом — очень долго, поскольку я все-таки школьный учитель литературы и какое-то время практиковавший академический филолог — я знал, что вот, как бы этот стиль чтения — наш. И потом я с изумлением обнаружил уже в зрелом возрасте, что, может быть, даже лучшими читателями, чем академические филологи, являются юристы — люди, которые умеют читать даже не то что каждое слово, а даже каждую запятую, каждый пробел, потому что они могут значить совершенно разное. И мне кажется, что тот навык того способа чтения, который мы будем практиковать на этих занятиях — это close reading, медленное чтение, глубокое вчитывание, пристальное чтение, — он на самом деле совершенно не ограничивается эстетическим удовольствием, получаемым от поэзии. Это на самом деле, если говорить в чуть более конвенциональных терминах, безусловно, один из самых практичных навыков во всем, что касается так или иначе слов, договоров, документов, обязательств. Если говорить еще чуть более честно — я считаю, что на самом деле этот тип чтения, который можно практиковать на поэзии, можно практиковать на прозе, можно практиковать на текстах любого качества, жанра и формы — это, конечно, медитативная практика, это способ погрузить все свое сознание без остатка в работу чтения, работу декодирования происходящего внутри текста, и кроме того, что это как бы «полезный навык, хорошо уметь читать» — не надо приставать, да. Но кроме того — это навык переживания целостности, которая возможна в довольно напряженном слушании какой-то музыки, возможна в религиозных практиках, в практиках того, что сейчас называется mindfulness.

Но странным образом — вот, я прожил полвека, чтобы понять, что, конечно, то переживание полноты окружающего тебя в тексте мира, то переживание абсолютной целостности собственной читательской — оно медитативно по природе. Я в какой-то момент читал американские академические статьи и обнаружил, что там в какой-то момент всех совали в МРТ, и люди, читающие интересные книги, находящиеся в этом МРТ с контрастом зон мозга, демонстрировали возбуждение в зонах, ответственных за пространственное ориентирование, потому что человек в этот момент находится в ино-пространстве, он находится там весь целиком. Вот, собственно говоря, этому мы и будем учить наших юных воспитанников, да и сами с удовольствием предаваться этого рода забавам.

С. К.: А расскажи, за что ты любишь «Марабу»?

А. Г.: «Марабу» я люблю за то, что это пространство, как бы сказать… равномерного интеллектуального напряжения. В смысле, взрослые, которые едут туда — и преподаватели, и кураторы, и вожатые, — едут туда, конечно, в первую очередь потому, что они желают работать с юными воспитанниками, но еще и потому, что они уверены, что это пространство очень ровного интеллектуального напряжения. Когда ты отработал свою лекцию и пришел на вечерний чай, то интеллектуальная работа не останавливается — какие-то из лекций, прочитанных моими коллегами после отбоя, в моей жизни по-прежнему остаются существенными и значительными открытиями. Это вот такое пространство, когда за завтраком дети вместе со взрослыми обсуждают вопросы молекулярной генетики, а во время экскурсионной поездки дискутируют об эстетических различиях разнообразных религиозных деноминаций; вот это очень редкая ситуация в жизни любого человека, что взрослого, что ребенка, — это пространство, с одной стороны, интеллектуально очень насыщенное и напряженное, а с другой — не назидательное, не травмирующее этой самой интеллектуальной подачей. Хочешь? Мы будем с тобой разговаривать очень по-серьезному, очень по-честному, очень глубоко. Не хочешь? Будем с тобой мячик гонять и через прыгалки прыгать. Это редко получается. В традиционном разговоре про образование или воспитание часто предполагают, что свобода препятствует интеллектуальной насыщенности, а интеллектуальная насыщенность препятствует свободе — но нет! И «Марабу» хорош именно тем, что в нем это удивительно сочетается.

Я тут вспомнил, что когда я первый раз приехал в «Марабу», то был немножко напряжен, потому что мне казалось, что детишки, которых восемь часов в день канифолят различными науками, должны как-то увядать от этого. А оказалось, что вам всем — нам всем — и коллегам-математикам, и коллегам-гуманитариям — удается создавать вот это пространство постоянного влечения, постоянной притягательности, где через восемь часов занятий дети не вымотаны, а, наоборот, вовлечены и счастливы. Если воспользоваться терминами Михая Чиксентмихайи, мы все, и дети, и взрослые, оказываемся некоторым образом «в потоке происходящего». Вот эта «потоковость», которая одновременно дает переживание свободы, переживание счастья и переживание существенного интеллектуального напряжения, интеллектуального челленджа — вот она и создает это очень редкое пространство, которое возникает в «Марабу» и за которое я «Марабу» и люблю.