Потому что на месте на третий день становится ясно, что все заготовки надо корректировать, и это нормально. Мы видим, что одни дети более активны, а другие не хотят двигаться, и тогда оставляем в программе все, что подходит, выкидываем все, что не подходит, и добавляем что-то, что подойдет этим конкретным детям. Так программа и доделывается, ее нельзя заранее прописать во всех деталях.
Когда мне было пятнадцать лет, меня отправили в детский лагерь — такой скучный и ужасный, что я почти сбежал из него, но меня успели забрать родители. С тех пор каждый раз, думая про игру или программу, я прикидываю, понравилось бы это мне пятнадцатилетнему? А потом провожу такой же опрос вожатых. Плюс я играю в огромное количество компьютерных игр, которые иногда очень круто переходят в реальные.
Что самое главное в этой работе?
Словить детский восторг, когда они играют во что-то новое и получают удовольствие от того, чего никогда не делали. У нас была игра про космических пауков — моя любимая. В ней ребенок играл медика, ему надо было взять скотч и на животе «раненого» товарища рисовать скотчем сложные треугольники и квадратики. Я захожу в отсек корабля, а ребенок мне кричит: «Сестра, еще скотча! Он умирает!» До этого ему все было побоку, он ни в чем не участвовал, но тут прямо раздухарился. Круто, когда они так заряжаются и потом, после лагеря, показывают друзьям новые игры.
Что еще вы получаете от общения с детьми?
С ними обычно получается классное взаимодействие. Бывает, ребенок приезжает третий год подряд и говорит: «Мы в эту игру уже играли». Тогда я предлагаю попробовать и пройти игру точно так же, как в прошлый раз, — и оказывается, что это невозможно, игра изменилась. Иногда дети говорят, что могут придумать игру лучше, и они правда могут! Например, в процессе изучения «Мертвых душ» Гоголя дети придумали настолку, где надо бегать по карте в роли Чичикова и собирать души. Я был в восторге.