Расскажите немного о себе.

Я книжный переводчик. Работаю давно и, кажется, делаю это хорошо. В 2021 году с книгой Карла Зигмунда «Точное мышление в безумные времена» вышла в финал премии «Просветитель». Перевожу художественную и научно-популярную литературу (в последнее время — больше научно-популярную), а недавно начала заниматься кинопереводом. Так что я такой человек, который объясняет людям, что было написано для них на другом языке.

А какими языками вы владеете?

Рабочий язык у меня английский, но изучала я много языков. Моя специальность — филолог-классик, так что я знаю латынь и древнегреческий. Прилично знаю немецкий. Когда-то хорошо знала литовский, но никогда на нем не работала. А сейчас я учу иврит, так как живу в Израиле. Иврит, надо сказать, бешено сопротивляется, можно небольшой городок за полярным кругом отопить его сопротивлением, но я стараюсь.
У меня есть один опубликованный перевод с латыни (трактат Кеплера о гармонии сфер).

Когда я первый раз была в «Марабу» (летом 2022 года), я рассказывала детям, почему Гугл не может заменить переводчика, и, кажется, мне удалось их в этом убедить.

Как вы думаете, у нас в будущем языки останутся в существующем виде или будут потихоньку сливаться, интегрироваться один в другой? Получим ли мы в будущем универсальный всепланетный язык, как об этом пишут фантасты?

Об этом я обязательно буду говорить на курсе «Почему языки такие разные». Дело в том, что формирование языка — процесс нелинейный и зависит вообще от всего: от войн, торговли, географии, от того, мужчина ты или женщина, от того, в какой среде ты живешь. И универсальный язык может играть ту же роль, что английский сегодня или латынь в Средние века — существовать как язык, который держат в голове плюс-минус все и как-то могут на нем объясниться. Эту роль в разное время и в разных местах играли испанский, французский, немецкий (в науке, пока не случились две мировые войны). Но одного универсального языка, родного для всех — нет, не будет. А вот что именно будет — интересно. Посмотрим.

Почему одни языки «втягивают» новые слова, появляющиеся в мире, в исходном виде (такие как «компьютер» или «спутник»), а другие языки придумывают для них собственные названия (например, «компьютер» на иврите — «махшев»)?

Тут вопрос приоритетов и отношения к собственной национальной идентичности. Те этносы, которым это особенно важно по историческим причинам или из-за малой численности (например, евреи или исландцы), очень стараются, чтобы все слова были своими, и целенаправленно над этим работают. Народы, для которых важнее интеграция и сотрудничество (например, греки или албанцы), наоборот, впитывают интернациональные термины, чтобы было проще и удобнее. И я не понаслышке знаю, что, скажем, в физике — в серьезной физике высокого полета — общение на профессиональные темы идет только на английском, в том числе между российскими учеными. Я наблюдала коллег мужа, которые науку обсуждают по-английски, а когда говорят про свою обычную жизнь, переходят на русский. И с израильскими его коллегами сейчас то же самое — нет никакого смысла все эти термины переводить. Наука — это одна большая англоязычная среда. Но и это не универсальный язык: не забываем, что всего сто тридцать лет назад эту роль играл немецкий — и что?
Мы никогда не знаем, как все повернется и куда вырулит. Это очень интересно, обожаю про это думать!

Как вы думаете, почему универсальный язык эсперанто — удобный, логичный, легкий — не получил большого распространения и объединяет не человечество, а относительно небольшое количество фриков?

Одна из этих фриков — это я! Я очень люблю эсперанто, мне кажется, мало что есть смешнее на свете. И мне самой очень интересно, почему этот проект, что называется, не взлетел. Это очень продуманная, красивая система. И, надо сказать, другие попытки создать универсальные языки провалились еще быстрее. Кстати, недавно появился потрясающий проект общеславянского языка, понятного всем носителям любых славянских языков. Видела несколько роликов на нем, это фантастика! Но почему-то дальше не пошло. А про эсперанто мне правда интересно. Ведь есть даже примерно десять тысяч человек, для которых этот язык родной. Их увлеченные родители приучали детей говорить на эсперанто с детства — и преуспели. При этом эсперанто достаточно выразительный язык, на нем можно писать стихи и романы. Но не получилось. Очень жалко.

И все-таки почему, как вы считаете? Простой, интуитивно понятный — и это возможность договориться всем со всеми, — и не взлетел? И будете ли вы в «Марабу» говорить про эсперанто?

Возможно, как раз потому, что он ни для кого не был родным, когда появился. Энтузиазма не хватило. Почему латынь была языком общенационального общения? Потому что латынь очень многие уже знали, как и сегодня английский. А эсперанто надо учить специально. Тем более что дело происходило совсем недавно, в новое время, когда для того, чтобы, например, прочитать лекцию на эсперанто или опубликовать научную статью, требовалось приложить довольно много усилий. Нужно, скажем, чтобы печатный орган принимал статьи на эсперанто, а такой поди найди — ну и ладно, думали эсперантисты, напишу на немецком. Возможно, в этом дело. При этом многие считают, что эсперантисты — это секта: если ты знаешь эсперанто и знакомишься с другим эсперантистом, он тебе — друг и брат, всегда тебя приютит и накормит.

И да, детям в «Марабу» про этот язык я немножко расскажу. Если будет интересно, расскажу побольше — там и семейство основателей занятное, и сам язык классный. И за сто пятьдесят лет своего существования язык не пропал — огромное количество людей его учат просто потому, что он обаятельный. Я сама стала его учить в противовес ивриту, мне нужно было что-то простое и понятное. В эсперанто много забавного, например, все антонимы образуются при помощи «маль»: скажем, «бона» и «мальбона» — «хороший» и «плохой».

Как будет построен ваш курс в «Марабу»?

Мне бы хотелось рассказать детям про теории происхождения языков — легендарные и научные (легендарные, кстати, довольно однообразные). Про древо индоевропейских языков — поищем на нем себя. Расскажу про ностратическую теорию — это очень увлекательно, от нее веет древностью: есть такая теория, что когда-то существовал один большой общий язык, который потом раскололся на много-много маленьких. Поговорим о родственных языках и о словах, общих для нескольких языков. Наблюдать за тем, откуда эти слова взялись — сплошное удовольствие. В «Марабу» приезжают многоязычные дети. В прошлом году наши занятия назывались «Общество анонимных полиглотов». Каждый привозит с собой кучу всяких разных языков — у меня мертвые, у детей живые, — и это было безумно интересно!

Потом мы поговорим о том, как языки могут быть устроены. Есть языки, которые нанизывают морфемки как бусы — в одно длинное слово, как, например, эскимосский. Есть языки, устроенные как конструктор «Лего» — например, иврит. Есть языки вроде английского, аналитического типа, где, наоборот, все дробится и рассыпается на много-много слов. Обсудим не самый простой вопрос: а что такое слово вообще? Подумаем, как это может быть связано с условиями обитания человека. Поговорим про языки-глаголы и языки-имена, это очень здорово: нас учат, что никакой ментальности не существует, но, например, иврит — это язык-глагол, и все построено на них, даже большинство существительных — отглагольные. А вот древнегреческий, который я люблю больше всех, — он язык-имя, в нем и многие глаголы отыменные. И возникает такая картина: лежат древние греки на песочке в белых хитонах, с удовольствием смотрят, как иудеи творят мир, и называют-называют-называют то, что те делают, дают имена. А иудеи делают — у них глагол.

Я расскажу, почему одни и те же понятия в разных языках настолько по-разному окрашены, что перестают быть одними и теми же понятиями. Когда я рассказывала про переводы, мы обсуждали, что слова вроде «друг» или «свобода» настолько по-разному понимаются в разных культурах, что нередко уже и пересечений не остается. У меня есть совсем свежий пример: есть ивритское слово «хуцпа», означающее смелость, которая города берет, и есть такое же греческое слово «гибрис», обозначающее дерзость, за которую немедленно следует наказание свыше. Древний грек, которого охватывает гибрис, можно сказать, забирается в грозу в рогатом шлеме на холм и кричит своему пантеону обидные слова. А хуцпа — качество положительное. Выходит, если живешь в Средиземноморье, нужно очень хорошо понимать, эллин ты или иудей.

Вообще же мы будем, конечно, говорить про то, какими бывают языки: много слов, мало слов, 11 звуков, 124 звука, два названия цвета или сто пятьдесят названий цветов, с чем это связано. Почему в некоторых странах, в том числе в Греции и Норвегии, есть два языка — литературный и обиходный, а у многих народов — свои языки у мужчин и у женщин. Почему албанская женщина, например, должна обращаться к свекрови с помощью междометий (на каждый случай свое «Эй!»), а не по имени. Почему человек, который живет на Крайнем Севере, не поймет человека, который живет в саванне. И все это упирается в мое любимое утверждение: вот, ребята, зачем нужны переводчики. Точнее, зачем нужны культурологи.

Я вообще считаю, что в современном мире культурология — царица всех наук. Весь этот ужас, который мы сейчас наблюдаем более или менее везде, очень часто связан с тем, что в свое время те, кто принимает решения, не посоветовались со знающими людьми. Первый раз я об этом задумалась, когда во времена конфликта на Балканах говорила с балканистами. И с тех пор убеждена: прежде чем вступать в конфликт, посоветуйтесь с культурологами — сбережете кучу нервов в лучшем случае или несколько тысяч человеческих жизней в худшем. К сожалению, человечество до этого не доросло, и зачем нужна культурология, никто не знает. Когда я училась в университете, специальности «культурология» еще не было, но я много этим занималась, довольно много об этом знаю и хочу рассказать детям.

Но если мы посмотрим на войну России и Украины, что тут могли бы сделать культурологи?

Культурологи могли вмешаться очень рано. Можно было бы поговорить о территориальности в наших культурах, о том, как мы это понимаем, как отличаются две очень близкие культуры, какая у каждой из сторон культура чести. Конфликт, когда он зародился, был не только политический и экономический, он сводился к тому, кто кого и как оскорбил. И если бы у обеих сторон была интенция никого не оскорблять… Да, важна именно интенция, желание сторон договариваться, а не желание стереть противника с лица земли, предварительно убедив себя, что он — не человек.

Поэтому культурология так хорошо работает в бизнесе, где люди хотят договориться. Культуролог может подсказать, например, почему на одни переговоры ни в коем случае нельзя надевать классический костюм, а на другие нужно обязательно прийти в костюме, когда стоит взять на встречу только невысоких сотрудников, а когда — высоких, какой надеть галстук и какие часы. Очень часто люди не придают этому значения. То есть когда речь идет о делах и деньгах — да, а когда о человеческой жизни — нет. Хотелось бы изменить эту ситуацию.

Что самое главное вы хотели бы сказать детям?

Самое главное — чтобы понять другого, надо хотеть договариваться. Из этого следует, что надо тренировать в себе умение задавать правильные вопросы и слышать ответы. Глаз, ухо, нюх, спинной мозг должны быть натренированы: присматриваясь к другому человеку, делай это ответственно — от этого иногда может зависеть твоя жизнь.