Вы едете в «Марабу» впервые. Чего вы ждете?

Интересных детей. Когда-то я начинал с того, что ездил преподавать в летние математические школы Ленинградской области. Думаю, что у тех детей и марабушных много общего: им, как любым детям, нравится купаться, играть, валять дурака — но в то же время у них есть научные увлечения. Это дети, с которыми интересно общаться и которым интересно меня расспрашивать.

С чем вам хотелось бы их отпустить?

В последние годы я довольно много занимаюсь тем, что с некоторым пафосом называется просветительством, и знаю, что массовая культура в этом смысле оставляет желать лучшего. Петля времени, черные дыры — эти слова все знают, но не понимают, что они на самом деле означают. Немалый вклад в искажение картины вносят и писатели-фантасты. В лучшем случае я сталкиваюсь с очень упрощенным взглядом на то, как устроен мир вообще и Вселенная в частности. Я бы хотел, чтобы после летнего курса у детей появились более здоровые и адекватные представления о мире, который их окружает. Ведь он на самом деле устроен удивительно, но совсем не в том смысле, в котором это пытается навязать масскультурная наука.

В прошлом году на курс по астрономии записались и маленькие мальчики, и девочки повзрослее, разброс вышел большой. Есть ли у вас козыри в рукаве на такой случай, чтобы всем было интересно?

Заготовленных козырей нет. Но у меня хороший драйв и большой опыт преподавания.

В описании курса вы говорите: «Мы не можем уверенно сказать, является ли жизнь, тем более разумная, маловероятной аномалией или, наоборот, типичным явлением в космосе». А вам самому как бы хотелось?

Честно скажу — я в таких категориях не думаю. Для меня это вопрос из серии «Кого ты больше любишь, маму или папу». И то, и другое удивительно. С одной стороны, приятно полагать, что вокруг есть какие-то «зеленые человечки». С другой — только представьте масштаб ситуации, при которой мы одни в огромной части Вселенной. Мысль о том, что наша порода — вещь абсолютно уникальная во Вселенной, невероятно меняет мировоззрение. Это грандиозная мысль, очень богатая для воображения. Мне кажется, дети как раз могли бы вдохновляться этой мыслью.

Вы как-то сказали: «Может быть, самые глубокие перемены в мировоззрении человека, которые произошли за последние десятилетия, связаны с новыми знаниями о строении Вселенной». Какие из этих новых знаний вы считаете самыми важными для себя и для науки?

Большое впечатление на меня производит сильный антропный принцип (Антро́пный при́нцип — аргумент «Мы видим Вселенную такой, потому что только в такой Вселенной мог возникнуть наблюдатель, человек», —прим.ред.). Есть основные постоянные нашей Вселенной, они образуют тот мир, который мы вокруг себя видим, но совершенно не понятно, почему они именно такие. Они могли быть другими — и тогда мир был бы совершенно другим. В частности, таким, в котором мы не появились бы.

Но второй вариант этого принципа намного поразительнее. Формулируется он так: для существования Вселенной необходим наблюдатель. Дурацкий на первый взгляд вопрос — может ли существовать что-нибудь, если это что-нибудь никто не воспринимает? — оказывается глубоко онтологическим (Онтоло́гия — учение о сущем; учение о бытии как таковом; раздел философии, изучающий фундаментальные принципы бытия, его наиболее общие сущности и категории, структуру и закономерности, — прим. ред.). Особенно если мы вспомним о так называемой многомировой интерпретации квантовой механики, из которой вытекает, что непрерывно создается гигантское количество разных Вселенных, в каждой из которых история идет по-разному. И тут выясняется, что сильный антропный принцип — нечто более глубокое, чем простая игра слов. Это возвращает нас к разговору о разуме, о том, насколько часто он встречается.

Оказывается, разум — не какая-то случайность во Вселенной, а вещь, которая с необходимостью порождается, чтобы Вселенная могла существовать. Это очень глубокая мысль, которая меня восхищает.

А что вас больше всего завораживает в астрономии?

Меня страшно увлекает сам процесс наблюдений. Есть астрофизики-теоретики, а я всю жизнь занимался наблюдениями. Момент, когда перед тобой возникает большой, настоящий инструмент, которым ты повелеваешь, до сих пор вызывает почти детский восторг.