В прошлом году вы уже рассказывали о мифах, в чем отличие программы этого года?

Мы, как и в прошлом году, будем говорить о том, что миф — это особый язык, особый способ описания мира, особая система знаков, кодов. Но, думаю, настало время поговорить о том, как живут мифы в современном мире — потому что, как выяснилось, современный человек, которому с детства вбивают в голову научную картину мира, ничуть не меньше подвержен мифологическому сознанию, чем житель глубокой древности или Папуа — Новой Гвинеи. Сегодня мы буквально в прямом эфире видим, как формируется мифологическое мышление и как оно действует.

Условно говоря, когда мы впадаем в представление, что есть большой всемирный заговор каких-то высших сил, неизвестных нам, которые делают всякие страшные вещи со злым умыслом, чтобы нас всех изничтожить, — это мы переходим в область мифологического сознания, правильно?

В этот момент мы переходим в область мифа, и наше сознание начинает оперировать мифологическими категориями.

Скажем так, когда человек сталкивается с тем, что он не в состоянии вместить, описать при помощи научных категорий, его энциклопедическое знание вытесняется мифологическим, и мозг тут же начинает с ним работать, как с мифом, и предлагать действия, которых требует мифологическое сознание.

Можно ли говорить, что миф — обычно неправда, фейк или ложь?

Любая теория заговора, даже если она основана на реальных фактах, оперирует мифологическими категориями. Точно так же, когда мы говорим о борьбе с некоторой глобальной проблемой и борьба эта сводится к набору некоторых ритуализированных действий, мы тоже оказываемся в области мифа.

Даже абсолютно подлинная информация, проверенная, может быть описана так, что превращается в мифологический нарратив. И наоборот, абсолютнейшее вранье может быть описано в категориях не мифологических. То есть мы говорим скорее про инструменты, которыми пользуется автор текста, и о том, каким образом текст воздействует на сознание.

Каким образом связано мифическое сознание и понятие нарратива?

Миф — это всегда нарратив. Нарратив — вообще любая история, но есть разные способы построения нарративов. Мифологический нарратив строится не по принципу логической цепочки причинно-следственных связей, а в технике бриколажа, когда явления соединяются по принципу общности мотивов и образуют историю, устроенную совершенно иным способом. На курсе я поэтому упомяну и Проппа, и Кэмпбелла, и Леви-Стросса, и Кассирера, и расскажу, как получаются все эти мифологические истории.

Есть ли у нас какой-то способ уберечься от приступов мифологического сознания?

Об этом, например, пишет Леви-Стросс, это его главная фишечка — что мифологическое мышление оперирует так называемыми бинарными оппозициями. Это когда у нас есть простые противопоставления: свой — чужой, дикий — цивилизованный, сырой — вареный и т. д. Взять хотя бы классический дискурс «уехавшие — оставшиеся»: люди, которые еще вчера опознавали друг друга как своих по куче разных других критериев, сегодня становятся друг для друга чужими, причем мы видим, как вокруг этого возникает довольно затейливая мифология. И подвержены этой мифологии люди весьма образованные, интеллектуально развитые.

Даже внутри дихотомии «уехавшие — оставшиеся» развивается еще масса дополнительных разделений: уехавшие до и после 2014 года, до и после 24 февраля, до и после мобилизации.

Любая такая бинарность естественным образом приводит к священным войнам, причем не только с врагами, а с теми, кто прежде был своим.

Важно понимать, что мифологическое сознание никуда от нас не девается — оно просто слегка полируется тонкой пленочкой образования. Причем образование это может быть даже очень хорошим, но, когда мы сталкиваемся с травмирующей ситуацией, ситуацией четкого противопоставления, механизмы сознания нас тут же выносят в сферу мифологического мышления.

Можем ли мы научиться переписывать старые или сочинять новые мифы так, чтобы они сеяли не раздор, вражду и ужас, а что-нибудь доброе и вечное?

С одной стороны, у нас есть любое искусство — оно в конечном счете мифологично, поскольку работает с метафорой, образом, неким конструированием реальности. Любое искусство реальность пересобирает, даже если это гиперреализм.

Но если говорить о мифе именно в пропповско-кэмпбелловско-строссовском смысле, то, мне кажется, это не то, чем надо заниматься. Если мы будем и дальше человека затаскивать в мир мифологического бриколажа и бинарных оппозиций, он будет продолжать оставаться объектом манипуляций.

Если мы человеку показываем миф — мы же, получается, ему говорим, что так мыслить правильно, что хорошо жить внутри мифа. И ведь действительно хорошо — просто и удобно. Есть хорошие, есть плохие, есть свои, есть чужие, есть сырое, есть вареное. Можно совершить обряд, принести жертву — и чужое станет своим, плохие падут под натиском хороших. В итоге мы не учим человека работать с реальностью, а пока человек не научится взаимодействовать и встречаться с реальностью — он не сможет ее изменить.

Реальность нельзя изменить посредством ритуализированных действий, потому что ритуал не подразумевает изменение реальности. Свойство любого архаического ритуала — в том, чтобы принять реальность такой, какая она есть. Миф — это программа, код для перезапуска мира в том виде, в котором его создали условные первопредки в условное время сновидений. То есть вот у нас есть программа, она попортилась, вирусы появились, коды послетали — и нам надо позвать админа, который нам эту программу переустановит в ее правильной, первоначальной версии.

Тот дискурс, который мы видели последние несколько лет в отечественной пропаганде — он именно о том, что у нас есть некоторая правильная реальность, состоящая из абсолютного Сталина, царя-батюшки Николая II, князя Владимира, еще кого-то, которые все вместе победили американские танки в битве при Калке. Эта реальность состоит из набора мифологем, и нам не надо ее менять — надо всего лишь воссоздать этот мир, для чего следует принести некоторую жертву.

Никакого прогресса, развития, динамики миф в принципе не предполагает, он так устроен. Таково свойство мифа и мифологического мышления. И какие бы точки и модели мы ни выбрали в качестве идеального мира — такая история никогда не будет про прогресс. Это будет про воссоздание некоторой правильной точки, когда все было хорошо. И все социальные мифы на самом деле — тоже про воссоздание некоторого социального золотого века.

Я всегда говорила, что мифология — абсолютно отвлеченная сфера знаний, игра в бисер для скучающих интеллектуалов. Сейчас я категорически поменяла свою точку зрения и считаю, что это крайне важная дисциплина. У нас нет абсолютно никаких инструментов остановить войну, остановить глобальный кризис, но у нас есть хотя бы способ научить детей, растущих во всем этом, правильно осмыслять происходящее и критически взаимодействовать с реальностью. И навык работы с мифом, мотивом может существенно защитить мозги и помочь им в этом взаимодействии.

Беседовала Ирина Залогина