Вы начинали с компьютерных самоучителей и взрослых книг, а в итоге последние пятнадцать лет пишете книги только для детей и подростков. Как так вышло?

Андрей Жвалевский: Отчасти случайно. Однажды Алла Михайловна Гладкова, одна из директоров издательства «Время», рассказала нам, что издательство выпустило книгу «Правдивая история Санта-Клауса», и пожалела, что нет такой книги про Деда Мороза. Оказалось, что никто и правда толком не знает, откуда взялся Дед Мороз — еще в конце XIX века его не было. А мы же исследователи, и нам самим стало интересно разобраться.

Евгения Пастернак: Мы провели большую исследовательскую работу, подняли кучу документов, из которых стало ясно, что Дед Мороз — это такое сплетение Морозко с Санта-Клаусом и появился он действительно недавно. Написали об этом сказку «Правдивая история Деда Мороза», и неожиданно нам понравилось. Причем, когда писали, не очень понимали, для кого пишем, образа целевой аудитории не было.

А. Ж.: Да, мы так и не определились, для кого эта книга, но она сразу получила премию «Алые паруса» (сейчас уже несуществующую) и премию «Заветная мечта», а они детско-подростковые. Тут и стало понятно, кто мы.

Е. П.: Дальше была книга «Время всегда хорошее». Мы осознали, что ловим от этого невероятный кайф и не хотим возвращаться во взрослые книги. Так больше и не вернулись.

Вы не только пишете, но и ведете литературные мастерские для детей и подростков. С ними интереснее, чем со взрослыми? И приходится ли подбирать слова и интонации для разговора с ними?

А. Ж.: Взрослые часто довольно зашорены. В случае с книгами ими, как правило, можно управлять простыми, грубыми стимулами типа секса. А с подростками можно и нужно работать тоньше.

Е. П.: Как раз поэтому с ними интересно. У них в голове пока нет никакой стопроцентной правды, и потому с ними можно говорить не про черное и белое, а про то, что мир сложный. Нет абсолютных негодяев и абсолютных героев, все это сложно переплетено. Наверное, этим меня так подростковая литература и берет за душу.

А на мастерских очень важно дать каждому подростку высказаться. Как-то так удивительно выходит, что у группы (которая собирается случайно — кто записался, тот и занимается) всегда находится общая болевая точка. Недавно, например, у нас была драматургическая группа, проблемной темой которой были сиблинги. На втором или третьем занятии одна девочка вслух орала: «Я ненавижу своего младшего брата!» Все на нее смотрели с большим сочувствием и поддержкой. А в конце ребята написали общий сценарий — о любви братьев и сестер, о том, как младшие и старшие друг друга поддерживают и помогают. Группа практически всегда проходит болезненный этап признания проблемы, а потом находит выход из нее.

А. Ж.: Подростки боятся быть смешными, как-то опозориться, и потому молчат. Так что первые полчаса с новой группой у нас уходят на то, чтобы объяснить: неправильных вариантов нет. Бывают недоделанные сюжеты, бывают сюжеты, в которых концы с концами не сходятся, но неправильных не бывает. Им этого достаточно, чтобы раскрыться. После этого начинается этап, на котором вырисовывается общее проблемное место. Как-то была группа, которая не умела решать конфликты, и единственный способ решения, который все предлагали — надо кого-нибудь убить. Мы в итоге целый час занимались не драматургией, а конфликтологией, объясняли, что конфликты — это вообще-то неплохо и что нужно научиться их решать, не используя легкие (и провальные) способы вроде избегания.

Е. П.: Нам проще, потому что, в отличие от психолога, мы работаем с выдуманным героем. Это не живой человек, поэтому с ним можно сделать все, что хочешь. Если надо для сюжета, мы его убьем. А потом при необходимости воскресим — если поймем, что получился плохой сюжет и лучше отмотать назад, сделать так, чтобы герой был жив и здоров.

Например, выяснив, что у всей группы проблема с сиблингами, мы придумываем абстрактную девочку Машу, которая совершенно точно не похожа ни на кого из наших учащихся, и говорим, что у нее есть младший брат. Так они придумывают сюжет не про себя, а про эту абстрактную Машу. Дальше начинается драматургия, наука о конфликтах. Мы обостряем: Маша не просто поругалась с братом, а забыла его после ссоры на необитаемом острове, и теперь он может умереть от голода и холода. Что будет делать Маша? Преодолевая препятствия, нестись к брату, потому что она вдруг что-то поймет про него и их отношения и захочет во что бы то ни стало его спасти.

Предлагая стартовую точку для сюжетов, вы опираетесь на какой-то классический сказочный корпус?

Е. П.: Напрямую — нет. Но мы стараемся апеллировать к текстам, которые знают все и на которых можно объяснить, что такое завязка и развязка. Правда, оказалось, таких текстов мало: «Колобок», «Курочка Ряба», «Гарри Поттер» и «Красная шапочка». Даже «Спящую красавицу» или «Властелина колец» хорошо знает уже не каждый.

Дело не столько в том, что дети теперь как-то мало читают, нет. Просто из-за эмиграции русскоязычные дети стали очень разные. Многие — билингвы. Есть прекрасно говорящие на русском дети, которые читают или пишут только на языке страны проживания. Но это как раз решаемая проблема. Например, на недавней мастерской одна девочка написала свой рассказ на немецком, а мы потом прогнали через онлайн-переводчик. Если окажется, что на курсе в «Марабу» кому-то сложно писать на русском, мы придумаем, как с этим быть.

Ваш курс для «Марабу» выглядит очень структурированным и детальным. С другой стороны, дети действительно разные, и не подстраиваться под них не получится. Насколько сильно может изменяться прописанный заранее курс?

Е. П.: С точки зрения структуры он не меняется. Например, на первом занятии мы должны объяснить, что такое завязка и развязка, структура текста, и так оно и будет. А вот какими способами и на каких текстах мы будем это делать, зависит от детей. Мы познакомимся, поймем, какие они, и выберем подходящие техники и инструменты.

Как дети обычно объясняют, зачем приходят на ваши курсы?

А. Ж.: Все по-разному. Но самая распространенная причина звучит так: «Я хочу стать писателем, потому что в остальных профессиях надо работать». Но это иллюзия! Загляните в черновики Пушкина — увидите, сколько он переписывал и зачеркивал. Когда садишься писать текст, ты должен знать финал, иначе все поплывет. Или наоборот: дописываешь до конца, а потом исправляешь начало, потому что герой меняется, все меняется в процессе. В конце надо перечитать и переписать, чтобы сюжет стал стройным.

Художественные средства потому так и называются, что следуют за целью и используются исходя из вашего плана. Но сначала нужно понять, что вы хотите сказать, и только потом — как.

На курсе в «Марабу» вы об этом тоже будете говорить?

А. Ж.: Да. Хочется, чтобы по итогам курса дети усвоили несколько важных вещей. Во-первых, писательство — это настоящая работа. Во-вторых, в большинстве случаев просто взять и написать то, что пришло в голову — не лучшая стратегия. Сначала нужны идея и план.

Е. П.: А еще хочется снять психологический барьер, развеять иллюзию, что писательство — нечто сакральное, доступное только богам. Пиши, как получается. Текст — живая история, его можно переделывать и исправлять. Что написано пером, удаляется клавишей Delete, и никто об этом никогда не узнает.