Ян Левченко: «Визуальность — это не только картинки, там и тексты тоже, но мы будем говорить о кино, видеоиграх и «ТикТоке»
«Мне бы хотелось, чтобы из голов подростков исчезло иерархическое мышление, представление о том, что существуют уровни, которые наделены качествами, вроде «простое» или «сложное». Потому что «простой» уровень тащит за собой определенные качественные ожидания, и наоборот»
Ян Левченко
философ
Ян Левченко приедет в «Марабу» в Эстонии, чтобы прочитать курс на тему «Визуальные исследования». О чем пойдет речь, и нужно ли заранее читать книги по искусству, чтобы разобраться в лекциях, Ян любезно рассказал нам в этом интервью.
Давайте представим вас нашим читателям.
Я доктор философии по семиотике и культурологии, окончил Тартуский университет. Диссертацию защитил в 2004 году тоже в Тарту, это была докторская ступень. Но в промежутке, в начале 2000-х, я поступил в магистратуру Европейского университета в Санкт-Петербурге, когда там открылась история искусств. И там произошла встреча моих институциональных и содержательных интересов, я хотел оторваться от чисто филологической тартуской харизмы. В Европейском университете я начал заниматься визуальностью, art history — в том виде, как ее преподают уже за пределами советского и постсоветского пространства.
В чем разница?
В основном в теоретической части. В изучении art history нет ставки на эрудицию в ее классическом искусствоведческом понимании — не нужно заучивать даты производства разных объектов, это не является ключевым опорным знанием.
Второе отличие заключается в том, что art history отталкивается от проблем, а не от объектов. И третий, принципиальный момент — в интердисциплинарности. То есть заниматься просто, скажем, историей живописи — не имеет смысла. Живопись имеет смысл только на фоне каких-то других способов производства объектов, которые содержат в себе возможности эстетической интерпретации. Это может быть все, что угодно, хоть кусок дерьма. Если в нем есть потенциал для интерпретации и если у тебя получается это доказать — значит, он будет включен в круг интересов art history.
Таким образом, мы переходим к темам вашего курса: культура визуальности, ее история и знаки, ее объекты и иерархия, феномены современной жизни — ТikTok и NFT. Все верно?
Визуальность — это не только картинки, это весь массив визуальных знаний, там и тексты тоже, но мы будем говорить о кино, видеоиграх и «ТикТоке». Я начну с рядов объектов и попыток выяснить у аудитории, находят ли они между ними что-то общее. И если находят, то что именно. А дальше мы будем двигаться от простого к более сложному: например, подумаем, что роднит фильм, сериал, видеоклип на YouTube и видеоселфи в «ТикТоке».
Например, возьмем селфи — вещь, которая всех нас в той или иной степени касается. Если человек, допустим, не делает селфи — это тоже отношение, осознанная позиция. Мы будем обсуждать, откуда идет нарциссизм современной культуры, в которой человек вглядывается в себя. С чем связан отказ от нарциссизма — что это за позиция такая, когда человек не может на себя смотреть. Будем разбирать, в том числе, с чем связаны разные стадии отвращения к себе или, наоборот, избыточной любви к себе. И, конечно, в этом контексте мы будем говорить об автопортрете, развитии этой традиции. Почему профиль сменился фасом, почему фас сменился тремя четвертями. Что такое выход фигуры из профиля и что это значит в культуре.
Так или иначе это приведет нас к нарративам — историям, которые мы пытаемся рассказывать с помощью тех или иных инструментов. Часть этих нарративов утрачивается со временем, и ровно поэтому люди не могут считывать визуальную информацию прошлого или позапрошлого века.
То, что мы не можем уйти от нарратива, естественного языка — фундаментальная проблема изучения визуальных объектов: они сами себя не рассказывают. Конечно, есть какие-то универсальные формы, но там не о чем говорить, они в основном имеют элементарное арифметическое и геометрическое происхождение. Так что все упирается в рассказ, и мы, конечно, будем использовать язык очень активно. Просто это будут разные конкурирующие среды естественного языка, если можно так выразиться.
Что вы могли бы назвать главной идеей вашего курса?
Базовая идея заключается в том, что не существует визуальных объектов, каких-либо рядов вещей, которые были бы лучше или хуже других по своему облику. Разница в том, что либо они имеют для нас смысл и мы выстраиваем их в ту последовательность, которая для нас имеет смысл, либо мы этой последовательности не видим.
Вторая мысль, которую мне хотелось бы детям донести: если они не видят связи между явлениями, это значит всего лишь, что у них нет языка, который бы позволил им эту связь обнаружить. И мы даже не обязаны выучить этот язык — нет, нам нужно только принять идею, что такой язык всегда есть. Если нам зачем-то нужно найти связь между явлениями — мы ее найдем. И мы при этом не обязаны оправдываться перед теми, кто смеется и говорит, что мы натягиваем сову на глобус. Идея в том, что в самих явлениях никогда ничего нет, все только у нас в голове.
Таким образом, весь мир, который нас окружает — это музейный набор разных явлений, фактов, которые не образуют никакую систему сами по себе, а только в зависимости от нас. Мы ставим задачу, мы находим мотивацию, тему, и тогда объекты начинают выстраиваться в систему.
Мне бы хотелось, чтобы из голов подростков исчезло иерархическое мышление, представление о том, что существуют уровни, которые наделены качествами, вроде «простое» или «сложное». Потому что «простой» уровень тащит за собой определенные качественные ожидания, и наоборот.
У студентов, приходящих после ЕГЭ в университет, есть привычка искать простой путь, который кажется им наилучшим. Моя задача — объяснить, что культура не ищет простых путей. Простые пути ищет наука, чаще — естественная наука. Возможно, их ищет бизнес. Но культура устроена прямо противоположным образом — она не стремится к простоте, не идет к оптимальным решениям. Это для многих моих студентов становилось открытием.
Здесь есть некоторые две противоположные мысли в ответ на все, что вы сказали. С одной стороны, мы пытаемся уйти от иерархий, с другой стороны, у нас — все время увеличивающаяся сложность явлений. И как мы будем с этим разбираться? А одновременно происходит третья, неизбежная вещь — подростки хотят самоопределиться, и для них это очень важный и болезненный процесс. Например, ты самый шустрый, или самый изобретательный, или самый остроумный. И вот к вам на курс приходит человек, который прочитал десять книжек об искусстве и на этом основании считал себя очень крутым, а оказывается, что это все ерунда и вообще не имеет ценности.
Ни в коем случае не ерунда — и я не пытаюсь развенчать чьи-то знания. Человек что-то прочитал, что-то знает, может этим поделиться — это очень хорошо. Вообще хорошо получить возможность приобрести знания и как-то потом применить этот багаж, показать себя.
Но если у человека этих знаний нет, он не должен чувствовать себя униженным наличием знаний у другого. Поэтому на моем курсе нет никаких стартовых условий для того, чтобы воспринимать мой рассказ.
То есть, например, я рассказываю про видеоигры, но сам я не играю в компьютерные игры вообще. У меня нет игрового опыта. Но разве это препятствует тому, чтобы я об этом говорил? У меня есть определенное представление о том, как устроено визуальное поле и как оно взаимодействует с человеком, что в нем происходит и чего не происходит. Но многих это фрустрирует: как он может говорить, он же не играет, значит, он ничего не знает.
Я в ответ спрашиваю людей: «Хорошо, вы играете — расскажите, что вы делаете?» — и они ничего не способны рассказать вообще. Они просто находятся внутри своего опыта, который для них очевиден, но описать его они не в состоянии.
То же самое справедливо и применительно ко всем остальным предметам. Поэтому если человек чего-то не знает, не видел, например, телевизора — я не собираюсь ему рассказывать принцип работы телевизора, это вообще нас не интересует. Есть разные носители изображения, у них разная степень интерактивности. Видеоигра имеет большую степень интерактивности, чем телевизор, а телевизор — большую, чем кинематограф.
Для меня основной травмой в изучении разных объектов было то, что я не могу получить полноценного языка для их описания. Мне всегда говорили: есть язык описания, мы вас сейчас ему научим. Но я понял, что получить этот язык нельзя — его можно только выработать в процессе проб и ошибок, в процессе описания явлений, исходя из того, на что ты опираешься.
И вот этому я хочу научить детей на моем курсе: смотреть на себя, смотреть на вещи, видеть вещи и находить инструменты для их описания. Можно сказать, что я преподаю искусство пробуждения зрения.
Я доктор философии по семиотике и культурологии, окончил Тартуский университет. Диссертацию защитил в 2004 году тоже в Тарту, это была докторская ступень. Но в промежутке, в начале 2000-х, я поступил в магистратуру Европейского университета в Санкт-Петербурге, когда там открылась история искусств. И там произошла встреча моих институциональных и содержательных интересов, я хотел оторваться от чисто филологической тартуской харизмы. В Европейском университете я начал заниматься визуальностью, art history — в том виде, как ее преподают уже за пределами советского и постсоветского пространства.
В чем разница?
В основном в теоретической части. В изучении art history нет ставки на эрудицию в ее классическом искусствоведческом понимании — не нужно заучивать даты производства разных объектов, это не является ключевым опорным знанием.
Второе отличие заключается в том, что art history отталкивается от проблем, а не от объектов. И третий, принципиальный момент — в интердисциплинарности. То есть заниматься просто, скажем, историей живописи — не имеет смысла. Живопись имеет смысл только на фоне каких-то других способов производства объектов, которые содержат в себе возможности эстетической интерпретации. Это может быть все, что угодно, хоть кусок дерьма. Если в нем есть потенциал для интерпретации и если у тебя получается это доказать — значит, он будет включен в круг интересов art history.
Таким образом, мы переходим к темам вашего курса: культура визуальности, ее история и знаки, ее объекты и иерархия, феномены современной жизни — ТikTok и NFT. Все верно?
Визуальность — это не только картинки, это весь массив визуальных знаний, там и тексты тоже, но мы будем говорить о кино, видеоиграх и «ТикТоке». Я начну с рядов объектов и попыток выяснить у аудитории, находят ли они между ними что-то общее. И если находят, то что именно. А дальше мы будем двигаться от простого к более сложному: например, подумаем, что роднит фильм, сериал, видеоклип на YouTube и видеоселфи в «ТикТоке».
Например, возьмем селфи — вещь, которая всех нас в той или иной степени касается. Если человек, допустим, не делает селфи — это тоже отношение, осознанная позиция. Мы будем обсуждать, откуда идет нарциссизм современной культуры, в которой человек вглядывается в себя. С чем связан отказ от нарциссизма — что это за позиция такая, когда человек не может на себя смотреть. Будем разбирать, в том числе, с чем связаны разные стадии отвращения к себе или, наоборот, избыточной любви к себе. И, конечно, в этом контексте мы будем говорить об автопортрете, развитии этой традиции. Почему профиль сменился фасом, почему фас сменился тремя четвертями. Что такое выход фигуры из профиля и что это значит в культуре.
Так или иначе это приведет нас к нарративам — историям, которые мы пытаемся рассказывать с помощью тех или иных инструментов. Часть этих нарративов утрачивается со временем, и ровно поэтому люди не могут считывать визуальную информацию прошлого или позапрошлого века.
То, что мы не можем уйти от нарратива, естественного языка — фундаментальная проблема изучения визуальных объектов: они сами себя не рассказывают. Конечно, есть какие-то универсальные формы, но там не о чем говорить, они в основном имеют элементарное арифметическое и геометрическое происхождение. Так что все упирается в рассказ, и мы, конечно, будем использовать язык очень активно. Просто это будут разные конкурирующие среды естественного языка, если можно так выразиться.
Что вы могли бы назвать главной идеей вашего курса?
Базовая идея заключается в том, что не существует визуальных объектов, каких-либо рядов вещей, которые были бы лучше или хуже других по своему облику. Разница в том, что либо они имеют для нас смысл и мы выстраиваем их в ту последовательность, которая для нас имеет смысл, либо мы этой последовательности не видим.
Вторая мысль, которую мне хотелось бы детям донести: если они не видят связи между явлениями, это значит всего лишь, что у них нет языка, который бы позволил им эту связь обнаружить. И мы даже не обязаны выучить этот язык — нет, нам нужно только принять идею, что такой язык всегда есть. Если нам зачем-то нужно найти связь между явлениями — мы ее найдем. И мы при этом не обязаны оправдываться перед теми, кто смеется и говорит, что мы натягиваем сову на глобус. Идея в том, что в самих явлениях никогда ничего нет, все только у нас в голове.
Таким образом, весь мир, который нас окружает — это музейный набор разных явлений, фактов, которые не образуют никакую систему сами по себе, а только в зависимости от нас. Мы ставим задачу, мы находим мотивацию, тему, и тогда объекты начинают выстраиваться в систему.
Мне бы хотелось, чтобы из голов подростков исчезло иерархическое мышление, представление о том, что существуют уровни, которые наделены качествами, вроде «простое» или «сложное». Потому что «простой» уровень тащит за собой определенные качественные ожидания, и наоборот.
У студентов, приходящих после ЕГЭ в университет, есть привычка искать простой путь, который кажется им наилучшим. Моя задача — объяснить, что культура не ищет простых путей. Простые пути ищет наука, чаще — естественная наука. Возможно, их ищет бизнес. Но культура устроена прямо противоположным образом — она не стремится к простоте, не идет к оптимальным решениям. Это для многих моих студентов становилось открытием.
Здесь есть некоторые две противоположные мысли в ответ на все, что вы сказали. С одной стороны, мы пытаемся уйти от иерархий, с другой стороны, у нас — все время увеличивающаяся сложность явлений. И как мы будем с этим разбираться? А одновременно происходит третья, неизбежная вещь — подростки хотят самоопределиться, и для них это очень важный и болезненный процесс. Например, ты самый шустрый, или самый изобретательный, или самый остроумный. И вот к вам на курс приходит человек, который прочитал десять книжек об искусстве и на этом основании считал себя очень крутым, а оказывается, что это все ерунда и вообще не имеет ценности.
Ни в коем случае не ерунда — и я не пытаюсь развенчать чьи-то знания. Человек что-то прочитал, что-то знает, может этим поделиться — это очень хорошо. Вообще хорошо получить возможность приобрести знания и как-то потом применить этот багаж, показать себя.
Но если у человека этих знаний нет, он не должен чувствовать себя униженным наличием знаний у другого. Поэтому на моем курсе нет никаких стартовых условий для того, чтобы воспринимать мой рассказ.
То есть, например, я рассказываю про видеоигры, но сам я не играю в компьютерные игры вообще. У меня нет игрового опыта. Но разве это препятствует тому, чтобы я об этом говорил? У меня есть определенное представление о том, как устроено визуальное поле и как оно взаимодействует с человеком, что в нем происходит и чего не происходит. Но многих это фрустрирует: как он может говорить, он же не играет, значит, он ничего не знает.
Я в ответ спрашиваю людей: «Хорошо, вы играете — расскажите, что вы делаете?» — и они ничего не способны рассказать вообще. Они просто находятся внутри своего опыта, который для них очевиден, но описать его они не в состоянии.
То же самое справедливо и применительно ко всем остальным предметам. Поэтому если человек чего-то не знает, не видел, например, телевизора — я не собираюсь ему рассказывать принцип работы телевизора, это вообще нас не интересует. Есть разные носители изображения, у них разная степень интерактивности. Видеоигра имеет большую степень интерактивности, чем телевизор, а телевизор — большую, чем кинематограф.
Для меня основной травмой в изучении разных объектов было то, что я не могу получить полноценного языка для их описания. Мне всегда говорили: есть язык описания, мы вас сейчас ему научим. Но я понял, что получить этот язык нельзя — его можно только выработать в процессе проб и ошибок, в процессе описания явлений, исходя из того, на что ты опираешься.
И вот этому я хочу научить детей на моем курсе: смотреть на себя, смотреть на вещи, видеть вещи и находить инструменты для их описания. Можно сказать, что я преподаю искусство пробуждения зрения.
Оставить заявку
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
Нажимая на кнопку, вы даете согласие на обработку персональных данных и соглашаетесь c политикой конфиденциальности
Оставить заявку
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
Нажимая на кнопку, вы даете согласие на обработку персональных данных и соглашаетесь c политикой конфиденциальности
Задать вопрос
о программе «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
о программе «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
Нажимая на кнопку, вы даете согласие на обработку персональных данных и соглашаетесь c политикой конфиденциальности