Роман Лейбов: «Песня — это контейнер эмоций»
«В классический период СССР страх был основной эмоцией, но он не проговаривался, не пропевался прямо, а трансформировался в радость через официальные песни и музыку»
Роман Лейбов
филолог
Роман Лейбов, филолог, доцент Тартуского университета, историк русской литературы, один из старожилов русскоязычного интернета и автор нескольких книг, приедет летом в «Марабу» в Эстонии, чтобы прочитать курс лекций. О чем — мы расспросили его с пристрастием.
Роман, прежде чем говорить о вашем курсе, расскажите, пожалуйста, чем вы сейчас занимаетесь?
Я работаю в Тартуском университете уже чертову уйму лет: преподаю русскую литературу и руковожу научными исследованиями. Только что выпустил книжку про Пушкина — комментарий к поэме «Граф Нулин». А год с небольшим назад я и Александр Львович Осповат выпустили общую небольшую книжку об одном стихотворении Тютчева. То есть круг занятий примерно такой: история русской поэзии, немножко прозы, немножко XIX век.
Однако мой курс в «Марабу» связан с другим проектом — он про советские послереволюционные песни XX века. Исполнение песен за семейным столом всегда было одним из ритуалов советского общения, хотя репертуар менялся на протяжении лет. Сегодня это уходящая натура: сами песни, конечно, никуда не деваются, а вот культура исполнения их в дружеском кругу исчезает.
Песня — это контейнер эмоций, и, конечно, пропаганда использует это в своих целях. Не все официальные песни люди пели дома, но, например, русские в предвоенной Эстонии с удовольствием исполняли что-то из советских кинофильмов. При этом надо сказать, что киномузыка — вообще отдельная история, благодаря охвату кинопроката в СССР песни из фильмов были суперхитами.
Мы также знаем, что люди пели не только то, что было официально одобрено — песни о родине, разные марши из кино. В записях на грампластинках, которые регулировались чуть менее строго, были песни про любовь, дружбу и разные их гибриды. А еще существовала отдельная субкультура того, что впоследствии будет называться авторской песней — после смерти Сталина она разрослась и дала замечательные плоды. И здесь интересно, что такой жанр появился задолго до расцвета бардов. Например, песня «Бригантина поднимает паруса» написана в 1937 году московским студентом Павлом Коганом.
Все эти песни — не запрещенные, не подпольные, совершенно благонамеренные — транслировали какие-то другие эмоции, не такие, как официальная музыка; не бесконечный патриотический, оборонный и трудовой энтузиазм, а что-то иное. И сегодня ужасно интересно их послушать, поговорить об этом и узнать, как эти песни воспринимают нынешние дети и подростки. Как они оценивают этот мелодизм? Насколько считывают заложенные в песнях эмоции?
Понятно, что «Широка страна моя родная» все еще, наверное, работает, потому что это агитационный марш, музыка Дунаевского, слова Лебедева-Кумача, все понятно. А как работает «Вечер на рейде» — одинокая песня моряка, тихий баян? Как работает советская лирическая песня, где тоже есть свои шедевры? Ну, и я бы еще порассказывал разные индивидуальные истории, связанные с этой музыкой.
Например, как Вертинскому после возвращения в Советский Союз сначала разрешили записать восемь его
песен на грампластинках, а потом — как отрезало. Косточкой поманили, потом ее отобрали.
Или как во время Второй мировой войны начали вдруг выходить американские песни на советских пластинках, появилась западная музыка, как все после смерти Сталина поползло в разные стороны и что из этого получилось. И это будет рассказ не с точки зрения музыковедения или литературоведения, а с точки зрения эмоциональной жизни общества — как она строилась сверху и как подхватывалась снизу.
Есть три безусловных хита домашнего застольного пения: «Черный ворон», «Мороз-мороз» и «Ой, то не вечер». Из этих трех, кажется, только одна по-настоящему народная, то есть ее автор неизвестен, у остальных есть авторы. Каждый русский человек знает хотя бы один куплет из этих песен, довольно мощно заряженных эмоциями: они о предчувствии смерти, о потере или о том, как мы только что спаслись — «Мороз-мороз». Очень, конечно, интересно, как эти песни выжили на протяжении целого века?
Да, это очень интересно. Такие квазинародные песни возникают, когда в городах появляется большой слой деревенских выходцев. Возникает промежуточный тип песни, который стилизуется под фольклор. Мы легко их распознаем, потому что на самом деле русские народные песни — они без рифмы. Но в XIX веке рифмованная поэзия уже проникает в деревню, и там, например, поют «Утопленника» Пушкина. Или нередко в записях встречается лермонтовское «Отворите мне темницу» — которая исполняется распевно, протяжно, хотя сам стишок — это хорей, то есть ритмически вещь скорее частая, чем протяжная.
Из того же набора псевдонародных песен — «Тонкая рябина», про невозможность счастья. Есть замечательная фольклористка в Петербурге — Светлана Адоньева, которая довольно много писала об идее тяжелой судьбы и эмоциях, с этим связанных. Можно привести и другие хорошие примеры советских песен, которые эксплуатируют эту тему — в частности, «Темная ночь». И как раз за «Темную ночь» и за все другие песни из кинофильма «Два бойца» по голове получили все: и поэт, и композитор. В сталинское время это был объект критики: «Пошлые одесские куплеты, пошлый романс, где советский боец представлен сентиментальным страдальцем».
У нас в «Марабу» обычно бывают практические занятия в рамках лекционного курса. Есть ли у вас какие-то идеи, что это может быть?
Мы можем делать разные занятные штуки, например, включать звуковые дорожки без слов и давать детям на выбор несколько текстов, написанных одним и тем же размером. Я уверен, что дети уже совершенно не помнят советских песен, поэтому можно спокойно давать им выбирать между настоящими словами и подходящими по размеру. И я бы сам с удовольствием посмотрел, что они выберут. Например, на трехстопный анапест много чего можно нарыть.
Что бы вы хотели донести детям на этом курсе, какую основную идею?
Во-первых, я бы хотел показать им основы того, что называется «культурная теория эмоций». То есть, конечно, эмоция — прежде всего базовая биологическая вещь, связанная с гормональным фоном и другими вещами. Но в нашей культуре все, к чему прикасается человек, превращается в знаки. И культурная теория эмоций отличается тем, что мы говорим не о базовых реакциях организма, а о коллективном переживании эмоций внутри человеческого общества — о переживании не как об индивидуальном опыте, но как социальном, том, чем можно поделиться с другими. Это такая модная область культурологии, и мне здесь важно, чтобы ученики понимали, что эмоции меняются, проговариваются, эмоциями можно заражать.
Во-вторых, сейчас мы постоянно сталкиваемся с разговорами о возвращении в советское время. Но мы не возвращаемся в советское время — никуда нельзя вернуться. А вот как там все было на самом деле устроено — об этом я бы хотел поговорить. В классический период СССР страх был основной эмоцией, но он не проговаривался, не пропевался прямо, а трансформировался в радость через официальные песни и музыку. И вот это самая интересная история — про большой террор, во время которого все веселятся, и от этого кажется, что мы наблюдаем не годы ужаса, а какой-нибудь «золотой век».
Я работаю в Тартуском университете уже чертову уйму лет: преподаю русскую литературу и руковожу научными исследованиями. Только что выпустил книжку про Пушкина — комментарий к поэме «Граф Нулин». А год с небольшим назад я и Александр Львович Осповат выпустили общую небольшую книжку об одном стихотворении Тютчева. То есть круг занятий примерно такой: история русской поэзии, немножко прозы, немножко XIX век.
Однако мой курс в «Марабу» связан с другим проектом — он про советские послереволюционные песни XX века. Исполнение песен за семейным столом всегда было одним из ритуалов советского общения, хотя репертуар менялся на протяжении лет. Сегодня это уходящая натура: сами песни, конечно, никуда не деваются, а вот культура исполнения их в дружеском кругу исчезает.
Песня — это контейнер эмоций, и, конечно, пропаганда использует это в своих целях. Не все официальные песни люди пели дома, но, например, русские в предвоенной Эстонии с удовольствием исполняли что-то из советских кинофильмов. При этом надо сказать, что киномузыка — вообще отдельная история, благодаря охвату кинопроката в СССР песни из фильмов были суперхитами.
Мы также знаем, что люди пели не только то, что было официально одобрено — песни о родине, разные марши из кино. В записях на грампластинках, которые регулировались чуть менее строго, были песни про любовь, дружбу и разные их гибриды. А еще существовала отдельная субкультура того, что впоследствии будет называться авторской песней — после смерти Сталина она разрослась и дала замечательные плоды. И здесь интересно, что такой жанр появился задолго до расцвета бардов. Например, песня «Бригантина поднимает паруса» написана в 1937 году московским студентом Павлом Коганом.
Все эти песни — не запрещенные, не подпольные, совершенно благонамеренные — транслировали какие-то другие эмоции, не такие, как официальная музыка; не бесконечный патриотический, оборонный и трудовой энтузиазм, а что-то иное. И сегодня ужасно интересно их послушать, поговорить об этом и узнать, как эти песни воспринимают нынешние дети и подростки. Как они оценивают этот мелодизм? Насколько считывают заложенные в песнях эмоции?
Понятно, что «Широка страна моя родная» все еще, наверное, работает, потому что это агитационный марш, музыка Дунаевского, слова Лебедева-Кумача, все понятно. А как работает «Вечер на рейде» — одинокая песня моряка, тихий баян? Как работает советская лирическая песня, где тоже есть свои шедевры? Ну, и я бы еще порассказывал разные индивидуальные истории, связанные с этой музыкой.
Например, как Вертинскому после возвращения в Советский Союз сначала разрешили записать восемь его
песен на грампластинках, а потом — как отрезало. Косточкой поманили, потом ее отобрали.
Или как во время Второй мировой войны начали вдруг выходить американские песни на советских пластинках, появилась западная музыка, как все после смерти Сталина поползло в разные стороны и что из этого получилось. И это будет рассказ не с точки зрения музыковедения или литературоведения, а с точки зрения эмоциональной жизни общества — как она строилась сверху и как подхватывалась снизу.
Есть три безусловных хита домашнего застольного пения: «Черный ворон», «Мороз-мороз» и «Ой, то не вечер». Из этих трех, кажется, только одна по-настоящему народная, то есть ее автор неизвестен, у остальных есть авторы. Каждый русский человек знает хотя бы один куплет из этих песен, довольно мощно заряженных эмоциями: они о предчувствии смерти, о потере или о том, как мы только что спаслись — «Мороз-мороз». Очень, конечно, интересно, как эти песни выжили на протяжении целого века?
Да, это очень интересно. Такие квазинародные песни возникают, когда в городах появляется большой слой деревенских выходцев. Возникает промежуточный тип песни, который стилизуется под фольклор. Мы легко их распознаем, потому что на самом деле русские народные песни — они без рифмы. Но в XIX веке рифмованная поэзия уже проникает в деревню, и там, например, поют «Утопленника» Пушкина. Или нередко в записях встречается лермонтовское «Отворите мне темницу» — которая исполняется распевно, протяжно, хотя сам стишок — это хорей, то есть ритмически вещь скорее частая, чем протяжная.
Из того же набора псевдонародных песен — «Тонкая рябина», про невозможность счастья. Есть замечательная фольклористка в Петербурге — Светлана Адоньева, которая довольно много писала об идее тяжелой судьбы и эмоциях, с этим связанных. Можно привести и другие хорошие примеры советских песен, которые эксплуатируют эту тему — в частности, «Темная ночь». И как раз за «Темную ночь» и за все другие песни из кинофильма «Два бойца» по голове получили все: и поэт, и композитор. В сталинское время это был объект критики: «Пошлые одесские куплеты, пошлый романс, где советский боец представлен сентиментальным страдальцем».
У нас в «Марабу» обычно бывают практические занятия в рамках лекционного курса. Есть ли у вас какие-то идеи, что это может быть?
Мы можем делать разные занятные штуки, например, включать звуковые дорожки без слов и давать детям на выбор несколько текстов, написанных одним и тем же размером. Я уверен, что дети уже совершенно не помнят советских песен, поэтому можно спокойно давать им выбирать между настоящими словами и подходящими по размеру. И я бы сам с удовольствием посмотрел, что они выберут. Например, на трехстопный анапест много чего можно нарыть.
Что бы вы хотели донести детям на этом курсе, какую основную идею?
Во-первых, я бы хотел показать им основы того, что называется «культурная теория эмоций». То есть, конечно, эмоция — прежде всего базовая биологическая вещь, связанная с гормональным фоном и другими вещами. Но в нашей культуре все, к чему прикасается человек, превращается в знаки. И культурная теория эмоций отличается тем, что мы говорим не о базовых реакциях организма, а о коллективном переживании эмоций внутри человеческого общества — о переживании не как об индивидуальном опыте, но как социальном, том, чем можно поделиться с другими. Это такая модная область культурологии, и мне здесь важно, чтобы ученики понимали, что эмоции меняются, проговариваются, эмоциями можно заражать.
Во-вторых, сейчас мы постоянно сталкиваемся с разговорами о возвращении в советское время. Но мы не возвращаемся в советское время — никуда нельзя вернуться. А вот как там все было на самом деле устроено — об этом я бы хотел поговорить. В классический период СССР страх был основной эмоцией, но он не проговаривался, не пропевался прямо, а трансформировался в радость через официальные песни и музыку. И вот это самая интересная история — про большой террор, во время которого все веселятся, и от этого кажется, что мы наблюдаем не годы ужаса, а какой-нибудь «золотой век».
Оставить заявку
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
I смена продана, вы можете подать заявку в лист ожидания
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
I смена продана, вы можете подать заявку в лист ожидания
Нажимая на кнопку, вы даете согласие на обработку персональных данных и соглашаетесь c политикой конфиденциальности
Оставить заявку
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
I смена продана, вы можете подать заявку в лист ожидания
на программу «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
I смена продана, вы можете подать заявку в лист ожидания
Нажимая на кнопку, вы даете согласие на обработку персональных данных и соглашаетесь c политикой конфиденциальности
Задать вопрос
о программе «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
о программе «Науки о человеке»
Лето | Подростки | Эстония | 2750€
Нажимая на кнопку, вы даете согласие на обработку персональных данных и соглашаетесь c политикой конфиденциальности